WARD NUMBER 6
By Anton Pavlovich Chekov
IX
В один из весенних вечеров, в конце марта, когда уже на земле не было снега и в больничном саду пели скворцы, доктор вышел проводить до ворот своего приятеля почтмейстера. Как раз в это время во двор входил жид Мойсейка, возвращавшийся с добычи. Он был без шапки и в мелких калошах на босую ногу и в руках держал небольшой мешочек с милостыней.
— Дай копеечку! — обратился он к доктору, дрожа от холода и улыбаясь.
Андрей Ефимыч, который никогда не умел отказывать, подал ему гривенник.
«Как это нехорошо, — подумал он, глядя на его босые ноги с красными тощими щиколками. — Ведь мокро».
И, побуждаемый чувством, похожим и на жалость, и на брезгливость, он пошел во флигель вслед за евреем, поглядывая то на его лысину, то на щиколки. При входе доктора, с кучи хлама вскочил Никита и вытянулся.
— Здравствуй, Никита, — сказал мягко Андрей Ефимыч. — Как бы этому еврею выдать сапоги, что ли, а то простудится.
— Слушаю, ваше высокоблагородие. Я доложу смотрителю.
— Пожалуйста. Ты попроси его от моего имени. Скажи, что я просил.
Дверь из сеней в палату была отворена. Иван Дмитрич, лежа на кровати и приподнявшись на локоть, с тревогой прислушивался к чужому голосу и вдруг узнал доктора. Он весь затрясся от гнева, вскочил и с красным, злым лицом, с глазами навыкате, выбежал на середину палаты.
— Доктор пришел! — крикнул он и захохотал. — Наконец-то! Господа, поздравляю, доктор удостоивает нас своим визитом! Проклятая гадина! — взвизгнул он и в исступлении, какого никогда еще не видели в палате, топнул ногой. — Убить эту гадину! Нет, мало убить! Утопить в отхожем месте!
Андрей Ефимыч, слышавший это, выглянул из сеней в палату и спросил мягко:
— За что?
— За что? — крикнул Иван Дмитрич, подходя к нему с угрожающим видом и судорожно запахиваясь в халат. — За что? Вор! — проговорил он с отвращением и делая губы так, как будто желая плюнуть. — Шарлатан! Палач!
— Успокойтесь, — сказал Андрей Ефимыч, виновато улыбаясь. — Уверяю вас, я никогда ничего не крал, в остальном же, вероятно, вы сильно преувеличиваете. Я вижу, что вы на меня сердиты. Успокойтесь, прошу вас, если можете, и скажите хладнокровно: за что вы сердиты?
— А за что вы меня здесь держите?
— За то, что вы больны.
— Да, болен. Но ведь десятки, сотни сумасшедших гуляют на свободе, потому что ваше невежество неспособно отличить их от здоровых. Почему же я и вот эти несчастные должны сидеть тут за всех, как козлы отпущения? Вы, фельдшер, смотритель и вся ваша больничная сволочь в нравственном отношении неизмеримо ниже каждого из нас, почему же мы сидим, а вы нет? Где логика? — Нравственное отношение и логика тут ни при чем. Всё зависит от случая. Кого посадили, тот сидит, а кого не посадили, тот гуляет, вот и всё. В том, что я доктор, а вы душевнобольной, нет ни нравственности, ни логики, а одна только пустая случайность.
— Этой ерунды я не понимаю... — глухо проговорил Иван Дмитрич и сел на свою кровать.
Мойсейка, которого Никита постеснился обыскивать в присутствии доктора, разложил у себя на постели кусочки хлеба, бумажки и косточки и, всё еще дрожа от холода, что-то быстро и певуче заговорил по-еврейски. Вероятно, он вообразил, что открыл лавочку.
— Отпустите меня, — сказал Иван Дмитрич, и голос его дрогнул.
— Не могу.
— Но почему же? Почему?
— Потому что это не в моей власти. Посудите, какая польза вам оттого, если я отпущу вас? Идите. Вас задержат горожане или полиция и вернут назад.
— Да, да, это правда... — проговорил Иван Дмитрич и потер себе лоб. — Это ужасно! Но что же мне делать? Что?
Голос Ивана Дмитрича и его молодое умное лицо с гримасами понравились Андрею Ефимычу. Ему захотелось приласкать молодого человека и успокоить его. Он сел рядом с ним на постель, подумал и сказал:
— Вы спрашиваете, что делать? Самое лучшее в вашем положении — бежать отсюда. Но, к сожалению, это бесполезно. Вас задержат. Когда общество ограждает себя от преступников, психических больных и вообще неудобных людей, то оно непобедимо. Вам остается одно: успокоиться на мысли, что ваше пребывание здесь необходимо.
— Никому оно не нужно.
— Раз существуют тюрьмы и сумасшедшие дома, то должен же кто-нибудь сидеть в них. Не вы — так я, не я — так кто-нибудь третий. Погодите, когда в далеком будущем закончат свое существование тюрьмы и сумасшедшие дома, то не будет ни решеток на окнах, ни халатов. Конечно, такое время рано или поздно настанет.
Иван Дмитрич насмешливо улыбнулся.
— Вы шутите, — сказал он, щуря глаза. — Таким господам, как вы и ваш помощник Никита, нет никакого дела до будущего, но можете быть уверены, милостивый государь, настанут лучшие времена! Пусть я выражаюсь пошло, смейтесь, но воссияет заря новой жизни, восторжествует правда, и — на нашей улице будет праздник! Я не дождусь, издохну, но зато чьи-нибудь правнуки дождутся. Приветствую их от всей души и радуюсь, радуюсь за них! Вперед! Помогай вам бог, друзья!
Иван Дмитрич с блестящими глазами поднялся и, протягивая руки к окну, продолжал с волнением в голосе:
— Из-за этих решеток благословляю вас! Да здравствует правда! Радуюсь!
— Я не нахожу особенной причины радоваться, — сказал Андрей Ефимыч, которому движение Ивана Дмитрича показалось театральным и в то же время очень понравилось. — Тюрем и сумасшедших домов не будет, и правда, как вы изволили выразиться, восторжествует, но ведь сущность вещей не изменится, законы природы останутся всё те же. Люди будут болеть, стариться и умирать так же, как и теперь. Какая бы великоепная заря ни освещала вашу жизнь, всё же в конце концов вас заколотят в гроб и бросят в яму.
— А бессмертие?
— Э, полноте!
— Вы не верите, ну, а я верю. У Достоевского или у Вольтера кто-то говорит, что если бы не было бога, то его выдумали бы люди. А я глубоко верю, что если нет бессмертия, то его рано или поздно изобретет великий человеческий ум.
— Хорошо сказано, — проговорил Андрей Ефимыч, улыбаясь от удовольствия. — Это хорошо, что вы веруете. С такою верой можно жить припеваючи даже замуравленному в стене. Вы изволили где-нибудь получить образование?
— Да, я был в университете, но не кончил.
— Вы мыслящий и вдумчивый человек. При всякой обстановке вы можете находить успокоение в самом себе. Свободное и глубокое мышление, которое стремится к уразумению жизни, и полное презрение к глупой суете мира — вот два блага, выше которых никогда не знал человек. И вы можете обладать ими, хотя бы вы жили за тремя решетками. Диоген жил в бочке, однако же был счастливее всех царей земных.
— Ваш Диоген был болван, — угрюмо проговорил Иван Дмитрич. — Что вы мне говорите про Диогена, да про какое-то уразумение? — рассердился он вдруг и вскочил. — Я люблю жизнь, люблю страстно! У меня мания преследования, постоянный мучительный страх, но бывают минуты, когда меня охватывает жажда жизни, и тогда я боюсь сойти с ума. Ужасно хочу жить, ужасно!
Он в волнении прошелся по палате и сказал, понизив голос:
— Когда я мечтаю, меня посещают призраки. Ко мне ходят какие-то люди, я слышу голоса, музыку, и кажется мне, что я гуляю по каким-то лесам, по берегу моря, и мне так страстно хочется суеты, заботы... Скажите мне, ну, что там нового?— спросил Иван Дмитрич. — Что там?
— Вы про город желаете знать или вообще?
— Ну, сначала расскажите мне про город, а потом вообще.
— Что ж? В городе томительно скучно... Не с кем слова сказать, некого послушать. Новых людей нет. Впрочем, приехал недавно молодой врач Хоботов.
— Он еще при мне приехал. Что, хам?
— Да, не культурный человек. Странно, знаете ли... Судя по всему, в наших столицах нет умственного застоя, есть движение, — значит, должны быть там и настоящие люди, но почему-то всякий раз оттуда присылают к нам таких людей, что не глядел бы. Несчастный город!
— Да, несчастный город! — вздохнул Иван Дмитрич и засмеялся. — А вообще как? Что пишут в газетах и журналах?
В палате было уже темно. Доктор поднялся и, стоя, начал рассказывать, что пишут за границей и в России и какое замечается теперь направление мысли. Иван Дмитрич внимательно слушал и задавал вопросы, но вдруг, точно вспомнив что-то ужасное, схватил себя за голову и лег на постель, спиной к доктору.
— Что с вами? — спросил Андрей Ефимыч.
— Вы от меня не услышите больше ни одного слова! — грубо проговорил Иван Дмитрич. — Оставьте меня!
— Отчего же?
— Говорю вам: оставьте! Какого дьявола? Андрей Ефимыч пожал плечами, вздохнул и вышел. Проходя через сени, он сказал:
— Как бы здесь убрать, Никита... Ужасно тяжелый запах!
— Слушаю, ваше высокоблагородие.
«Какой приятный молодой человек! — думал Андрей Ефимыч, идя к себе на квартиру. — За всё время, пока я тут живу, это, кажется, первый, с которым можно поговорить. Он умеет рассуждать и интересуется именно тем, чем нужно».
Читая и потом ложась спать, он всё время думал об Иване Дмитриче, а проснувшись на другой день утром, вспомнил, что вчера познакомился с умным и интересным человеком, и решил сходить к нему еще раз при первой возможности.
IX
On one of the spring evenings at the end of March, when there was already no snow on the ground and the starlings sang in the hospital garden, the doctor went out to accompany his friend, the postmaster, to the gates. At exactly this same time entered Moshe, returning from an excursion. He wore no cap and small galoshes on bare feet and in his hands held a small bag with charity.
—“Give a kopeck!”— he turned towards the doctor, shaking from the cold and grinning.
Andre Yefimich, who never knew how to refuse, gave him a ten kopeck coin.
“How unforunate this is,”— he thought, looking at his bare feet with gaunt red ankles. — “it is so wet”
Then, prompting a feeling, similar to pity and squeamishness, he entered the hall following the Jew, looking at his bald head, then at his ankles. Upon the doctor’s entrance, Nikita jumped out and stood up from a pile of rubbish.
—Greetings, Nikita — spoke Andre Efimich gently. — Any chance to give this Jew boots, or otherwise, then he will be catching a cold.
— I understand, your worship. I will report this to the supervisor.
—Please do. You ask him in my name. Say, it is me who requested.
The door from the entry hall to the ward was opened. Ivan Dmitrich, lying on the bed and raised up slightly on an elbow, anxiously listened in to someone else’s voice and suddenly recognized the doctor. All shaking from anger, he jumped and with a red, evil face, with eyes bulging out, was running out into the midst of the ward.
—The doctor has arrived! — he shouted and cackled. — Finally! Gentlemen, I congratulate you, the doctor graces us with his visit! Accursed snake! —He shouted in a frenzy that had never been seen before in the ward, and stamped with his foot. — Kill this snake! No, to kill is too little! Drown him in the outhouse!
Andre Efimich heard this, looked out from the entryway into the ward and asked softly:
—What for?
—What for? — shouted Ivan Dmitrich, approaching him with a threatening look and spasmodically drawing in the folds of his robe. — What for? Crook! — he said with repulsion and shaping his lips, as if wanting to spit. — Charlatan! Butcher!
—Calm yourself. — said Andre Efimich, smiling guiltily. I assure you, I never stole anything, and besides, probably, you strongly exaggerate. I see that you are angered with me. Calm down, I beg you, if you can, and tell me gently: what are you angry for?
—But what are you keeping me here for?
—Because you are ill.
—Yes, ill. But you know tens, hundreds of insane walk free, because your ignorance is incapable of distinguishing them from the well. Why is it that myself and these unfortunate ones must sit here for the sake of everyone, like scapegoats? You, the medical assistant, the supervisor, and all your hospital low-lifes are in moral capacity immeasurably lower than each of us, why do we all sit here, but you do not? Where is the logic?
—Moral capacity and logic do not have any relevance here. Everything depends on the circumstance. They put someone away, he sits there, and he who they do not put away, he walks freely, and that is all. In the sense, that I am doctor, but you are mentally ill, there neither morality, nor logic, but only vacant circumstance.
—I do not understand any of this nonsense… —Ivan Dmitrich announced mutely and sat on his bed.
Moshe, who Nikita was ashamed of scrutinizing in the presence of the doctor, laid out on his bed a piece of bread, papers and fruit pits and, still all shaking from the cold, said something quickly and musically in Hebrew. Probably, he stated, that he had opened up shop.
— Let me go, — said Ivan Dmitrich, and his voice quivered.
—I cannot.
—But why then? Why?
—Because this is not in my authority. Consider this, what good does it render you, if I let you out? Go. A citizen or police officer will detain you and you will return back.
—Yes, yes, this is true… — said Ivan Dmitrich and wiped his brow. — This is terrible! But what am I to do? What?
The voice of Ivan Dmitrich and his young, intelligent face with a grimace was agreeable to Andre Yefimich. He wanted to caress the young man and calm his nerves. He sat next to him on the bed, thought for a moment and said:
—You are asking, what to do? The best thing in your situation — is to run away from here. But unfortunately, this is useless. They will stop you. When society protects itself from criminals, the mentally ill, and generally uncomfortable people, then it is undefeatable. One thing is left to you: to calm your nerves with the thought that your staying here is necessary.
—It is not necessary to anyone.
—If the jails and madhouses exist, then someone must be placed in them. Not you — like with me, not me — like with any third person. Wait a little bit, when in the distant future the existence of prisons and madhouses comes to an end, there will be neither bars on the windows, or hospital gowns. Of course, sooner or latter, such a time will come.
Ivan Dmitrich smiled cynically.
— You are joking, — he said, squinting his eyes.— To such masters, as you and your helper Nikita, there is nothing to the future, but you can be certain, dear sir, that better times will come! Although I express myself rudely, go ahead and laugh, but the dawn of a new life will begin to shine and truth will triumph, and — on our street will be a celebration! I will not wait until then, I will die, but then someone’s great grandchildren will wait until then. I greet them with all my spirit and I am happy, happy for them! Forward! Lord help you, friends!
Ivan Dmitrich got up with a glint in his eyes, and stretching his arms towards the window, continued with agitation in his voice:
— From behind these iron bars I bless you! Long prosper the truth! I am happy!
—I do not find a particular reason to rejoice, — said Andre Yefimich, to whom the impulse of Ivan Dmitrich seemed theatrical, and at the same time very much pleased him. There will be no jails and madhouses, and truth, as you wished to express it, will triumph, but the essential nature of things will not change, the laws of nature will all remain the same. People will get sick, become older and die in the same way, as they also do now. However such a magnificent dawn would illuminate your life, always in the end they will nail you in a coffin and throw you in a ditch.
—But, immortality?
—Eh, Enough!
—You do not believe, well, but I do. In Dostoevsky or Voltaire someone says, that if if there was no God, that people would think him up. But I deeply believe, that if there is no immortality, then sooner or later it will be invented by the greatness of the human mind.”
—Well put, — said Andre Efimich, grinning from satisfaction.— It is good that you believe. With such a belief one can live singing a little tune even shut up in a inside wall. Did you ever receive an education?
—Yes, I was in the university, but I did not finish.
— You are a thoughtful and focused person. In any situation you can find tranquility in your own self. Free and deep thought, which struggles towards an understanding of life, and total contempt towards the meaningless fuss of the world— here are two blessings, which man has never known greater than. And you can possess them, even though you would live behind three bars. Diogenes lived in a barrel, but was happier than all the rulers of the earth.
—Your Diogenes was a fool, — said Ivan Dmitrich gloomily. — What are you saying to me about Diogenes, and about some kind of understanding? — he suddenly got angry and jumped up. — I love life, I love it passionately! I have a fear of being watched, constant torturous fear, but there are minutes when a thirst for life grips me, and then I fear to lose my mind. I terribly want to live, terribly!”
In excitement he walked across the ward and said, lowering his voice:
— When I dream, ghosts visit me. Certain people come to me, I hear voices, music, and it seems to me that I am walking through some type of forest, on the coast of the sea, and I so passionately want idylls, cares… Tell me, say, what is new there? — asked Ivan Dmitrich. — What is there?
—You want to know about the town or, in general?
—Well, first tell me about the town, and then in general.
—What? In the town it is excruciatingly boring… nobody to say a word to, no one to listen to. There are not any new people. However, recently Khobotov the young doctor has arrived.
—He even came when I was there. What, a boor?
—Yes, not a cultured person. Strange, you know… judging by everything, in our capitals there is not intellectual stagnation, there is a movement, — that means there must be genuine people there as well, but for some reason, every time they send us these people from there, that I would not look at. Unlucky town!
— Yes, unlucky town! — sighed Ivan Dmitrich and laughed. — But in general, how is it? What is written in the newspapers and magazines?
In the ward it was already dark. The doctor lifted himself up and, standing up, began to talk about what they were writing abroad and in Russia and what direction of thinking was now observed. Ivan Dmitrich listened attentively and asked questions, but suddenly, as if recalling something terrible, grasped himself behind the head and lay on the bed, with his back towards the doctor.
—What is the matter? — asked Andre Yefimich.
— You will not hear even one more word from me! — said Ivan Dmitrich curtly. Leave me!
—For what reason?
—I am telling you: leave! What devil?
Andre Yefimich shrugged his shoulders, breathed deeply and left. Crossing the entry hall, he said:
—You should tidy up here, Nikita…. a horribly awful odor!
—I understand, your worship.
“What a pleasant young man!” — thought Andre Yefimich, walking to his apartment. — “For all the time that I am living here, this, it seems, is the first one with whom it is possible to speak. He knows how to reason and is interested in precisely that, which is necessary.”
Reading and then going to sleep, he thought about Ivan Dmitrich the entire time, and waking up in the morning another day, he recalled, that yesterday he met an intelligent and interesting person, and decided to meet with him again once more at the first opportunity.