WARD NUMBER 6
By Anton Pavlovich Chekov
III
Однажды осенним утром, подняв воротник своего пальто и шлепая по грязи, по переулкам и задворкам пробирался Иван Дмитрич к какому-то мещанину, чтобы получить по исполнительному листу. Настроение у него было мрачное, как всегда по утрам. В одном из переулков встретились ему два арестанта в кандалах и с ними четыре конвойных с ружьями. Раньше Иван Дмитрич очень часто встречал арестантов и всякий раз они возбуждали в нем чувства сострадания и неловкости, теперь же эта встреча произвела на него какое-то особенное, странное впечатление. Ему вдруг почему-то показалось, что его тоже могут заковать в кандалы и таким же образом вести по грязи в тюрьму. Побывав у мещанина и возвращаясь к себе домой, он встретил около почты знакомого полицейского надзирателя, который поздоровался и прошел с ним по улице несколько шагов, и почему-то это показалось ему подозрительным. Дома целый день у него не выходили из головы арестанты и солдаты с ружьями, и непонятная душевная тревога мешала ему читать и сосредоточиться. Вечером он не зажигал у себя огня, а ночью не спал и всё думал о том, что его могут арестовать, заковать и посадить в тюрьму. Он не знал за собой никакой вины и мог поручиться, что и в будущем никогда не убьет, не подожжет и не украдет; но разве трудно совершить преступление нечаянно, невольно, и разве не возможна клевета, наконец, судебная ошибка? Ведь недаром же вековой народный опыт учит от сумы да тюрьмы не зарекаться. А судебная ошибка при теперешнем судопроизводстве очень возможна и ничего в ней нет мудреного. Люди, имеющие служебное, деловое отношение к чужому страданию, например, судьи, полицейские, врачи, с течением времени, в силу привычки, закаляются до такой степени, что хотели бы, да не могут относиться к своим клиентам иначе как формально; с этой стороны они ничем не отличаются от мужика, который на задворках режет баранов и телят и не замечает крови. При формальном же, бездушном отношении к личности, для того, чтобы невинного человека лишить всех прав состояния и присудить к каторге, судье нужно только одно: время. Только время на соблюдение кое-каких формальностей, за которые судье платят жалованье, а затем — всё кончено. Ищи потом справедливости и защиты в этом маленьком, грязном городишке, за двести верст от железной дороги! Да и не смешно ли помышлять о справедливости, когда всякое насилие встречается обществом как разумная и целесообразная необходимость и всякий акт милосердия, например, оправдательный приговор, вызывает целый взрыв неудовлетворенного, мстительного чувства?
Утром Иван Дмитрич поднялся с постели в ужасе, с холодным потом на лбу, совсем уже уверенный, что его могут арестовать каждую минуту. Если вчерашние тяжелые мысли так долго не оставляют его, — думал он, — то, значит, в них есть доля правды. Не могли же они в самом деле прийти в голову безо всякого повода.
Городовой, не спеша, прошел мимо окон: это недаром. Вот два человека остановились около дома и молчат. Почему они молчат?
И для Ивана Дмитрича наступили мучительные дни и ночи. Все проходившие мимо окон и входившие во двор казались шпионами и сыщиками. В полдень обыкновенно исправник проезжал на паре по улице; это он ехал из своего подгородного имения в полицейское правление, но Ивану Дмитричу казалось каждый раз, что он едет слишком быстро и с каким-то особенным выражением: очевидно, спешит объявить, что в городе проявился очень важный преступник. Иван Дмитрич вздрагивал при всяком звонке и стуке в ворота, томился, когда встречал у хозяйки нового человека; при встрече с полицейскими и жандармами улыбался и насвистывал, чтобы казаться равнодушным. Он не спал все ночи напролет, ожидая ареста, но громко храпел и вздыхал, как сонный, чтобы хозяйке казалось, что он спит; ведь если не спит, то, значит, его мучают угрызения совести — какая улика! Факты и здравая логика убеждали его, что все эти страхи — вздор и психопатия, что в аресте и тюрьме, если взглянуть на дело пошире, в сущности, нет ничего страшного, — была бы совесть спокойна; но чем умнее и логичнее он рассуждал, тем сильнее и мучительнее становилась душевная тревога. Это было похоже на то, как один пустынник хотел вырубить себе местечко в девственном лесу; чем усерднее он работал топором, тем гуще и сильнее разрастался лес. Иван Дмитрич, в конце концов, видя, что это бесполезно, совсем бросил рассуждать и весь отдался отчаянию и страху.
Он стал уединяться и избегать людей. Служба и раньше была ему противна, теперь же она стала для него невыносима. Он боялся, что его как-нибудь подведут, положат ему незаметно в карман взятку и потом уличат, или он сам нечаянно сделает в казенных бумагах ошибку, равносильную подлогу, или потеряет чужие деньги. Странно, что никогда в другое время мысль его не была так гибка и изобретательна, как теперь, когда он каждый день выдумывал тысячи разнообразных поводов к тому, чтобы серьезно опасаться за свою свободу и честь. Но зато значительно ослабел интерес к внешнему миру, в частности к книгам, и стала сильно изменять память.
Весной, когда сошел снег, в овраге около кладбища нашли два полусгнившие трупа — старухи и мальчика, с признаками насильственной смерти. В городе только и разговора было, что об этих трупах и неизвестных убийцах. Иван Дмитрич, чтобы не подумали, что это он убил, ходил по улицам и улыбался, а при встрече со знакомыми бледнел, краснел и начинал уверять, что нет подлее преступления, как убийство слабых и беззащитных. Но эта ложь скоро утомила его, и, после некоторого размышления, он решил, что в его положении самое лучшее — это спрятаться в хозяйкин погреб. В погребе просидел он день, потом ночь и другой день, сильно озяб и, дождавшись потемок, тайком, как вор, пробрался к себе в комнату. До рассвета простоял он среди комнаты, не шевелясь и прислушиваясь. Рано утром до восхода солнца к хозяйке пришли печники. Иван Дмитрич хорошо знал, что они пришли затем, чтобы перекладывать в кухне печь, но страх подсказал ему, что это полицейские, переодетые печниками. Он потихоньку вышел из квартиры и, охваченный ужасом, без шапки и сюртука, побежал по улице. За ним с лаем гнались собаки, кричал где-то позади мужик, в ушах свистел воздух, и Ивану Дмитричу казалось, что насилие всего мира скопилось за его спиной и гонится за ним.
Его задержали, привели домой и послали хозяйку за доктором. Доктор Андрей Ефимыч, о котором речь впереди, прописал холодные примочки на голову и лавровишневые капли, грустно покачал головой и ушел, сказав хозяйке, что уж больше он не придет, потому что не следует мешать людям сходить с ума. Так как дома не на что было жить и лечиться, то скоро Ивана Дмитрича отправили в больницу и положили его там в палате для венерических больных. Он не спал по ночам, капризничал и беспокоил больных и скоро, по распоряжению Андрея Ефимыча, был переведен в палату № 6.
Через год в городе уже совершенно забыли про Ивана Дмитрича, и книги его, сваленные хозяйкой в сани под навесом, были растасканы мальчишками.
III
One fall morning, lifting the collar of his overcoat and trudging through the mud, Ivan Dmitrich stole away across side streets and backyards to a certain citizen in order to receive something by court order. His mood was gloomy, as it always was in the mornings. On one of the streets, he met two prisoners in chains and four armed escorts with them. Previously, Ivan Dmitrich very frequently met prisoners and each time they excited a feeling of sympathy and clumsiness within him, yet this encounter left somehow a particular, strange impression. It suddenly occured to him for some reason, they could also lock him in chains and escort him through the mud to prison the exact same way. Having called upon the citizen and returning to his own home, he met an acquaintance police supervisor near the post office, who he greeted and walked down the street with a few paces, and somehow this felt suspicious to him. At home the entire day, the convicts and armed soldiers did not exit his mind; incomprehensible spiritual anxiety made him unable to read or concentrate. In the evening he did not light a fire at the house, but during the night he could not sleep and thought, that they could arrest him, chain him and put him in jail. He was not aware of any guilt of his own and could promise, that in the future he would not kill, would not incite arson and would not not steal; but is it not difficult to commit a crime inadvertently, involuntarily, and is libel not possible, what is in the end, a judicial mistake? You see, there must be a reason centuries old folk wisdom teaches that debts and prison are never to be refused. However, a judicial error accorded by present jurisprudence is entirely possible and there is nothing wise about it. People, having an professional, businesslike relationship to another's suffering, for example, judges, police officers, doctors, within a period of time, they are tempered by routine to such an extent, that they might wish they did not relate to their clients, except formally; from this side they differ in no way from a peasant, who slaughters sheep and calves in the backyards and does not take notice there is blood. By their formal, unaffected relation to an individual, to reach the objective that an innocent person is deprived of all of their constitutional rights and sentenced to punishment in a labor camp, the judge needs only one thing: time. Time only for observation of some kind of formalities, for which they pay the judge a salary, but then — all is finished. Look then for justice and protection in this small, dirty village, two hundred versts from the railway! Yes, and is it not funny to think of fairness, when society regards all force as a rational and expedient necessity, and an act of mercy, for example, a verdict of not guilty, call forth a whole outburst of dissatisfied, vengeful emotion?
In the morning, Ivan Dmitrich rose out of bed in terror, with a brow of cold sweat, already entirely convinced that they could arrest him at any minute. If yesterday’s burdensome thoughts had not so far left him, — he was thinking, — then, it means, there is a share of truth in them. They could not actually come into the mind without any cause.
An officer, not in any hurry, crossed past the window: there must be a reason for this. Here now two men stopped near the house and remain silent. Why are they being silent?
And excruciating days and nights began for Ivan Dmitrich. Everyone walking past the window and entering the yard seemed to be spies and detectives. At noon usually the police chief rode on a carriage down the street ; he drove from his estate, on the outskirts of town, to the police station, but each time it seemed to Ivan Dmitrich that he was driving too fast and with a peculiar kind of expression: evidently, he hurried to announce, that in the town a very important criminal had appeared. Ivan Dmitrich shook at every doorbell and knock on the gate, he languished when the landlady was meeting with a new person; upon meeting police and soldiers, he smiled and whistled, so as to appear indifferent. He was not sleeping all the nights through, anticipating arrest, but loudly snored and breathed as if asleep, so it appeared to the landlady, that he was sleeping; you see, if he does not sleep, then, it means, that pangs of conscience torment him, what a piece of evidence! Facts and sound logic convinced him that all these fears were nonsense and psychopathology, that in arrest and prison, if one looks broadly, essentially, there is nothing to be afraid of, —the conscience would be at peace; but the more intelligently and logically he thought, the stronger and more tormenting was the spiritual anxiety. It was similar to how, a hermit wanted to clear himself a plot in a virgin forest; the more persistently he used the axe, the thicker and stronger the forest grew. Ivan Dmitrich, ultimately seeing that all of this was futile, completely ceased to reason and yieled himself entirely to fear and despair.
He started to withdraw and avoid people. Work had also been disagreeable to him before, now it became completely unbearable for him. He was afraid that they somehow would frame him, put an unnoticed bribe into his pocket and then expose him, or he himself would inadvertently commit an error on a legal document, tantamount to forgery, or lose someone's money. Strange, that at no other time was his thinking ever so flexible and inventive as now, when every day, he devised thousands of reasons to seriously be afraid for his freedom and honor. But on the other hand, his interest in the outside world was significantly diminished, towards books in particular, and his mind began to change powerfully.
In spring, when the snow fell, they found two half-rotted corpses in a ravine by the cemetery — of an old lady and a boy, with signs of a violent death. In the town the only conversation also, was that of these corpses and unknown assassins. Ivan Dmitrch, so they would not think, that this was him who killed, walked the streets and smiled, but at an encounter with an acquaintance he turned pale, blushed and began to convince them, that there is no baser crime than the murder of the weak and defenseless. But this lie soon tired him, and, after some thinking, he decided that in his situation the best thing—is to hide yourself in the landlady’s basement. He sat in the basement day, then night and another day, sharply cold and, having awaited dark, in secret, stole away like a thief to his own room. He stayed in the middle of the room until dawn, not stirring and listening carefully. In early morning before sunrise, the stove repairmen visited the landlady. Ivan Dmitrich knew well that they came to install a furnace stove in the kitchen, but fright suggested that it was police disguised as stove repairmen. He quietly left the apartment and, gripped with fear, ran outside without a cap and jacket. Dogs chased after him with a howl, a peasant shouted from somewhere behind him, the air whistled in his ears, and it seemed to Ivan Dmitrich that the force of all the world had collected itself behind his back and pursued him.
They detained him, brought him home and sent the landlady for the doctor. Doctor Andre Yefimich, about whom it was spoken before, prescribed a cold wash on the head and some herbal remedies, sadly shook his head and departed, telling the landlady that he would not come again, because it is not proper to disrupt people losing their minds. Since there was nothing to live on and receive treatment at home, Ivan Dmitrich was quickly sent to the hospital and they put him there in the ward for sexually transmitted diseases. He did not sleep at night, acted capriciously and troubled the other patients and soon was transferred into ward number six, upon the orders of Andre Yefimich.
After a year in town they had already forgotten about Ivan Dmitrich, and his books, piled up by the landlady in a sleigh under an awning, were stolen away by little boys.